Знатный Критский Упырь-Инквизитор.
Название: Сила Диониса
Автор: Masudi
Фандом: Еврипид «Вакханки»
Жанр: PG-16, POV Дионис
Пейринг: Дионис/Пенфей
Рейтинг: PG-16
Предупреждение: Смерть персонажа. Немного гетного повествования
Саммари: По Еврипиду, Дионис, придя в Фивы, встретил отказ поклоняться ему от своего двоюродного брата Пенфея, царя Фив, хотя Агава, родная тетя бога и мать Пенфея, начала яростно приветствовать новый культ. Пенфей, по наущению разозленного Диониса, переоделся женщиной и проник на празднества. Не узнав его и приняв за животное, вакханки разорвали его. А собственная мать насадила его голову на шест и торжественно прошагала до самого дворца.
От автора: По просьбе klavir
читать дальшеКогда я наконец-то пришел в Фивы, место моего земного рождения, родину смертной матери Семелы, мне все казалось очередной забавой и развлечением на пути моего шествия по земле смертных. Моя божественная сила росла, подхваченная всеобщим поклонением и восхищением, сопровождаемая пьяным расслабляющим весельем и свободным смехом.
Я вошел, ступая по теплым раскрашенным плитам, в большой приемный двор дворца, в котором когда-то жила моя смертная мать. Навстречу мне вышел, окруженный угрюмой свитой, улыбчивый молодой мужчина, с царской повязкой на голове.
-Я - Пенфей, правитель Фив.
Так я познакомился со своим двоюродным братом, сыном тетки Агавы.
Он понравился мне сразу, особенно - своей непохожестью на фиванских мужчин: коренастых и грубых. Я ему тоже, и мы сразу сблизились, несмотря на то, что горечь моего земного рождения лежала тяжелой печатью приговора на совести его матери, Агавы. Она, по-бабьи насмеявшись над рассказами младшей сестры о своем божественном любовнике, вынудила мать упросить Зевса явиться в своем истинном обличии, когда та была беременна мной на шестом месяце. Семела умерла, сгорая в огне Отца, выкинув меня окровавленным бездыханным комочком недоношенного.
Но к чему вспоминать прошлое, у богов его нет, течение времени у нас не такое, как у смертных – наше прошлое переходит в будущее, минуя настоящее, которое никогда не имеет продолжения. И потом, моя земная мать давно была на Олимпе, рядом со мной, с новым именем Тиона.
И, с облегчением почувствовав прощение за завистливый грех ее молодости, Агава окунулась в мой культ страстно и неистово, как все остальные женщины в этом мире со странными ограничениями, установленными мужчинами. Она радостно и услужливо несла мою силу дальше, донося до всех женщин своего города.
Погружаясь в священные пляски под пронзительные выкрики ее полуголых товарок и неровные переливы флейт, она преображалась - ее вялые опущенные груди, казалось, наливались новой силой, она буквально молодела, приходя с моих вакханалий.
Все женщины расцветали на моих оргиях, куда не было доступа мужчинам. Только я видел, как самая последняя дурнушка хорошеет, и ее женская сила раскрывается, подобно неожиданно набухшему бутону розового шиповника, открывающему миру свой нежный лепесток, одаривая и наполняя воздух вокруг медовым запахом. Как ее бледные губы пунцовеют, высокие скулы полыхают болезненным румянцем, а соски обещающе напрягаются…
Наутро тетка смотрела на меня глазами Семелы, целовала мои руки, измазанные винной гущей, сама расчесывала мои спутанные волосы, пела мне песни, которые должна была петь моя мать, пытаясь вернуть мне то, чего я был лишен в детстве.
А еще она часто ругалась с сыном.
Он скептически отнесся к моим странным ритуалам, как и полагалось всем мужчинам. Я не был похож на других богов – строгих, в длинных правильных одеждах, ровными складками спадающих с плеч, и таких понятных в мире, где всегда правили мужчины. Я видел это по движению его черных бровей, по дыханию недовольных теней на лице, по выражению пристальных глаз, которыми он смотрел на женщин, в изнеможении возвращающихся утром в свои дома.
Они всегда устало брели, освещаемые терпеливой Эос - в разорванных одеждах, с кровоточащими ногами, изрезанными острой травой. С прокушенными губами и всклокоченными волосами. С синяками на коленях и локтях и с кровоподтеками от укусов Сатиров на обнаженных грудях. В черной илистой грязи и красной дорожной пыли. А иногда и с окровавленным ртом, хранящим запах разорванного вживую животного, случайно встреченного на пути ритуального танца.
Но даже такие, они были счастливы.
И Пенфей молчал, не в силах понять даримую мной силу.
И после какого-то пира, мы сидели на полу царской спальни, прямо на шкуре медведя, убитого собственными руками Пенфея. Окруженные фресочными неживыми богами, моими братьями и сестрами, дядьями и тетками, надменно взирающими, как мы дышали египетской коноплей, этим ее сладковатым запахом, курили хаому, и смеялись, постоянно смеялись над чем-то неважным, над какими-то мелочами. Дурманящий запах дразнил, щекотал мои ноздри, и я видел, как призывно вздрагивали его.
Мы пили, бесконечно пили мое вино – густое, сладкое, вяжущее на зубах - в котором отражались плавающими лодочками неуверенные огоньки чадящих светильников. Вино стекало с его подбородка, подобно моим змеям, сбегало по животу и терялось где-то к паху. Он был словно расчленен, этими ручейками винных нитей.
И я окунал его в свой собственный мир, полный сцепленных рук, переплетенных ног, пульсируя внутри его горячего нутра своим членом, Когда, разложив его, возбужденного и что-то лихорадочно умоляющего, я крепко заполнял его фаллосом, кажущимся фиолетовым от вина, красившим мою плоть в свои природные глубокие оттенки.
А капли пота стекали по его ногам, смешиваясь с моими. Пенфей казался мне таким горячим, что я удивлялся, почему влага, падая на его тело, тут же не испарялась.
Я запускал пальцы в его пах, ощущая завитые колечки волос, и гладил промежность. Я помогал ему лучше чувствовать свое тело, понимать его. Он лишь глубоко вздыхал, когда мои ласки становились очень смелыми, он смешно краснел, его руки вздрагивали в попытках убрать мои пальцы, но порывы слабели под напором возбуждения, и останавливались в своем полудвижении, уже попав в плен сладострастия.
Он казался мне таким восхитительным, я рассматривал его, словно очередное чудо, встреченное на моем пути забав и развлечений.
Абсолютно обнаженные, мы трогали друг друга, познавая себя, лежа на возбуждающих кожу простынях, покрытых нашими пятнами, семенем, вином, слюной. Тяжелые странные испарения не мог развеять даже свежий воздух из квадратных световых колодцев, через которые мы смотрели на звезды - россыпь прозрачных камней вышитых на ночной одежде неба. Они, казалось, приближались к нам, потом отдалялись или колыхались, словно мы были на корабле, далеко-далеко отсюда.
-Я тоже хочу увидеть твою истинную силу, - сказал он, перевернувшись на спину. - Мать иногда рассказывает мне, что сила, даримая тобой так велика, что способна поднять до небес, и можно даже увидеть танец звезд и заглянуть в безликое лицо печальной Нюкты.
Я задумался. Идея показалась мне отличной – я вообще любил розыгрыши. Что может быть смешнее, чем переодетый любовник бога Диониса на женских священных празднествах?
-А давай я выряжу тебя вакханкой? – предложил я, скользнув рукой к его ягодицам, - и ты поймешь, как прекрасна эта одержимость. А потом, после вакханалий…- я тронул языком его вздрагивающие от предвкушения губы.
Мне казалось это таким захватывающим – видение просто нахлынуло на меня. Мои вакханки, эти почтенные женщины, в обычном мире не открывающие даже собственные плечи, ослепленные священным экстазом, бесстыдно отдаются полузверям.
А я буду обладать им, моим Пенфеем, посреди этого стонущего и вопящего моря тел, содрогающегося в едином глубоком спазме. Обладать им тайно и в то же время явно.
Я ведь был богом, а разве не боги устанавливают правила и сами нарушают их?
И, смеясь, я приступил к выполнению своего забавного плана
Я вырос среди женщин. Я знал все их тайны, все ухищрения, как они могут сделать ягодицы -попышнее, а грудь -поменьше.. Как накрасить глаза так, чтобы они казались глубже и больше. И как сделать рот более изысканней, подчеркнув чувственность верхней линии.
Я накрасил губы сначала себе, а потом дотронулся ими к его рту, стараясь прикосновениями размазать помаду по нашим губам.
- В Египте помада такая мягкая, жирная и вязкая, – тут же поделился он со мной своими ощущениями. Кивнув, я провел линию тонким угольком, подчеркивая длинный разрез глаза, доставшийся нам от наших матерей. Потом растирал его лицо белилами, а щеки - душистыми румянами. Давясь от смеха, застегивал золотые фибулы, поправлял складки на женском одеянии с каймой красного цвета.
Потом, в завершение своего развлечения, я вставил в его волосы яркую фуксию, ядовитым пятном разъедавшую темную густую копну.
Отступив, я полюбовался на результат - на меня смотрела прекрасная вакханка. Явно надышавшаяся испарений смол, с расширенными зрачками, готовившимися поглотить голубоватые белки. И я помню, как он странно пахнул тогда, смесью мужчины и всех этих женских ухищрений. Это так возбуждало, не только меня.
- Ты часто обладаешь своими вакханками? – шепнул он, запуская руку под мою бассарею.
Смеясь, я задрал его длинную женскую одежду, оголив ягодицы и охватив их ладонями, притянул к себе, и лишь на мгновение замерев, вошел в него.
Со стороны, наверное, могло показаться, что Дионис просто опять развлекается со своей вакханкой, которая, закусив губу, согласно подавалась навстречу моему члену, громко и откровенно выдыхая.
И лишь судорожно двигающийся кадык и низкий тон ее голоса выдавали в ней молодого мужчину. А я чувствовал, как густой, пропитанный возбуждающими испарениями воздух запульсировал в такт моего члена.
Забавно, глядя в глаза, видеть перед собой женщину, и в тоже время понимать, что перед тобой мужчина.
И нам показалось всё это такой удачной шуткой, что Пенфей даже прошелся неузнанным по собственному дворцу, снимая улыбки собственных стражей.
Нам только казалось это удачной шуткой.
Что такое вакханалия? Это хруст упавших веток под ногами, хорошо знакомый запах курящихся смол, козлиное блеяние, замешанное в одну смесь с выкриками вакханок. Это страшное священное безумство у желто-зеленого водоема, ловящего в свои испарения рассеянный свет луны и дрожащих факелов.
Это танцующие потные полуобнаженные тела, выгибающиеся под пьяный смех в своих нелепо - завлекающих позах. И голые босые ноги, втаптывающие в землю упавшие венки из плюща и винограда.
Это тяжелый звериный запах сатиров, запахи возбуждения, выделений, винных паров, переброженного винограда, радости от свободы и восхищения.
Это нестройная музыка, резкая, и оттого откровенная в своих стенаниях.
Это Селена, обливающая своим серебром запрокинутые лица женщин и их остекленевшие глаза, невидящие ничего, кроме меня, своего бога.
Это густой лес, сбегающий ровным изумрудным покровом по горе Киферон, шелестящий своими листьями над головами, и скрывающий всё это.
И это хоровод женщин вьющихся вокруг меня, впадающих в оргазмический припадок, насаживающихся на собственные кипарисовые тирсы, отдающихся полукозлам, и отчаянно выкрикивающие мое имя.
И неожиданно разрывающий этот знакомо построенный звуковой ряд, хриплый возмущенный крик безумной Агавы:
-Это мужчина!
Мужчине нет места в этом мире, среди этих колеблющихся неясных пятен движущихся огней, пьяного смеха, оргазмических стонов, неприятных взвизгов флейт и гулких ударов тимпанов. Это только царство Диониса…и женщин. Сюда нет доступа мужчинам - их отцам, братьям, мужьям, сыновьям. Тех, кто их так унижает в обычной жизни, устанавливает для них жесткие законы, ограничивая их жизнь скрипучими прялками в женской половине дома, накладывая необходимость носить плотное покрывало, регулируя длину их одежд, и даже появление на улице.
Случайно, так получилось. Может быть, когда все, поддаваясь единому желанию, начали обнажаться, разделся и Пенфей, подчиненный этим порывам и потеряв бдительность.
Я плохо помню, что случилось на самом деле.
Но я хорошо помню, как разозленные женщины накинулись на Пенфея. Отшвырнув меня в сторону, попытавшегося встать и защитить его.
Сила, даримая мной смертным, в момент священного экстаза больше моей собственной. Она множится кратно, встречая их желания и поклонение. Я обессилел перед их одержимостью, навалившейся полуголой потной массой - рычащей, визжащей, кричащей, раздирающей ненавистного мужчину на части...
Уже потом Агава, придя в себя у ворот дворца, увидела, что держит в руках голову сына с впавшими глазницами. Разум постепенно возвращался к ней, давая ей осознание и понимание сделанного, припоминая о четких границах добра и зла, и трезво осуждая содеянное.
Много лет спустя, Еврипид, смертный гений, написал в своей истории, что я появился торжествующий, когда тетка рыдала над телом сына, вернее над тем, что от него осталось.
Но это неправда. Я просто остался в лесу Киферона и выл как обессиленное животное, катаясь по прелому покрывалу опавших листьев с бурыми пятнами крови. Сдирая свои ногти, раздирая собственную кожу, прижимая к лицу то, что осталось от него, даже вымазывая себя мокрой тяжелой землей, пропитанной его кровью и недавней бойней. Пытаясь еще раз почувствовать его остывающий запах, пытаясь еще раз вспомнить то, что он дарил мне, и снова ощутить его горячность.
Я собирал все это – последние остатки его тела, пальцы, ступни, куски кожи, и дышал комком из окровавленных лоскутов женской одежды, понимая, что все, все умерло, и я уже больше никогда не почувствую его, его запаха, его взгляда и вибраций его голоса.
Понимая наконец, что единственное, что останется в моей памяти - этот комок в моих дрожащих руках, пахнущий собственным потом, собственной смертью, собственным ужасом и слезами умирающего от очередной забавы бога.
Ведь у нас, у богов, другое понимание памяти - наше прошлое переходит в будущее, минуя настоящее, которое никогда не имеет продолжения.
И, наказанный собственными вакханками, бог Дионис ползал по земле, сдирая холеные коленки, безуспешно пытаясь собрать все эти куски человеческой плоти, впитавшей кровавый ужас последней забавы бога.
Самая преданная и верная паства не прощает ошибок и измены своего бога.
Потому что ему никогда нельзя забывать о тех, кто делает его богом.
30 марта - 02 апреля 2008 года
Автор: Masudi
Фандом: Еврипид «Вакханки»
Жанр: PG-16, POV Дионис
Пейринг: Дионис/Пенфей
Рейтинг: PG-16
Предупреждение: Смерть персонажа. Немного гетного повествования
Саммари: По Еврипиду, Дионис, придя в Фивы, встретил отказ поклоняться ему от своего двоюродного брата Пенфея, царя Фив, хотя Агава, родная тетя бога и мать Пенфея, начала яростно приветствовать новый культ. Пенфей, по наущению разозленного Диониса, переоделся женщиной и проник на празднества. Не узнав его и приняв за животное, вакханки разорвали его. А собственная мать насадила его голову на шест и торжественно прошагала до самого дворца.
От автора: По просьбе klavir
читать дальшеКогда я наконец-то пришел в Фивы, место моего земного рождения, родину смертной матери Семелы, мне все казалось очередной забавой и развлечением на пути моего шествия по земле смертных. Моя божественная сила росла, подхваченная всеобщим поклонением и восхищением, сопровождаемая пьяным расслабляющим весельем и свободным смехом.
Я вошел, ступая по теплым раскрашенным плитам, в большой приемный двор дворца, в котором когда-то жила моя смертная мать. Навстречу мне вышел, окруженный угрюмой свитой, улыбчивый молодой мужчина, с царской повязкой на голове.
-Я - Пенфей, правитель Фив.
Так я познакомился со своим двоюродным братом, сыном тетки Агавы.
Он понравился мне сразу, особенно - своей непохожестью на фиванских мужчин: коренастых и грубых. Я ему тоже, и мы сразу сблизились, несмотря на то, что горечь моего земного рождения лежала тяжелой печатью приговора на совести его матери, Агавы. Она, по-бабьи насмеявшись над рассказами младшей сестры о своем божественном любовнике, вынудила мать упросить Зевса явиться в своем истинном обличии, когда та была беременна мной на шестом месяце. Семела умерла, сгорая в огне Отца, выкинув меня окровавленным бездыханным комочком недоношенного.
Но к чему вспоминать прошлое, у богов его нет, течение времени у нас не такое, как у смертных – наше прошлое переходит в будущее, минуя настоящее, которое никогда не имеет продолжения. И потом, моя земная мать давно была на Олимпе, рядом со мной, с новым именем Тиона.
И, с облегчением почувствовав прощение за завистливый грех ее молодости, Агава окунулась в мой культ страстно и неистово, как все остальные женщины в этом мире со странными ограничениями, установленными мужчинами. Она радостно и услужливо несла мою силу дальше, донося до всех женщин своего города.
Погружаясь в священные пляски под пронзительные выкрики ее полуголых товарок и неровные переливы флейт, она преображалась - ее вялые опущенные груди, казалось, наливались новой силой, она буквально молодела, приходя с моих вакханалий.
Все женщины расцветали на моих оргиях, куда не было доступа мужчинам. Только я видел, как самая последняя дурнушка хорошеет, и ее женская сила раскрывается, подобно неожиданно набухшему бутону розового шиповника, открывающему миру свой нежный лепесток, одаривая и наполняя воздух вокруг медовым запахом. Как ее бледные губы пунцовеют, высокие скулы полыхают болезненным румянцем, а соски обещающе напрягаются…
Наутро тетка смотрела на меня глазами Семелы, целовала мои руки, измазанные винной гущей, сама расчесывала мои спутанные волосы, пела мне песни, которые должна была петь моя мать, пытаясь вернуть мне то, чего я был лишен в детстве.
А еще она часто ругалась с сыном.
Он скептически отнесся к моим странным ритуалам, как и полагалось всем мужчинам. Я не был похож на других богов – строгих, в длинных правильных одеждах, ровными складками спадающих с плеч, и таких понятных в мире, где всегда правили мужчины. Я видел это по движению его черных бровей, по дыханию недовольных теней на лице, по выражению пристальных глаз, которыми он смотрел на женщин, в изнеможении возвращающихся утром в свои дома.
Они всегда устало брели, освещаемые терпеливой Эос - в разорванных одеждах, с кровоточащими ногами, изрезанными острой травой. С прокушенными губами и всклокоченными волосами. С синяками на коленях и локтях и с кровоподтеками от укусов Сатиров на обнаженных грудях. В черной илистой грязи и красной дорожной пыли. А иногда и с окровавленным ртом, хранящим запах разорванного вживую животного, случайно встреченного на пути ритуального танца.
Но даже такие, они были счастливы.
И Пенфей молчал, не в силах понять даримую мной силу.
И после какого-то пира, мы сидели на полу царской спальни, прямо на шкуре медведя, убитого собственными руками Пенфея. Окруженные фресочными неживыми богами, моими братьями и сестрами, дядьями и тетками, надменно взирающими, как мы дышали египетской коноплей, этим ее сладковатым запахом, курили хаому, и смеялись, постоянно смеялись над чем-то неважным, над какими-то мелочами. Дурманящий запах дразнил, щекотал мои ноздри, и я видел, как призывно вздрагивали его.
Мы пили, бесконечно пили мое вино – густое, сладкое, вяжущее на зубах - в котором отражались плавающими лодочками неуверенные огоньки чадящих светильников. Вино стекало с его подбородка, подобно моим змеям, сбегало по животу и терялось где-то к паху. Он был словно расчленен, этими ручейками винных нитей.
И я окунал его в свой собственный мир, полный сцепленных рук, переплетенных ног, пульсируя внутри его горячего нутра своим членом, Когда, разложив его, возбужденного и что-то лихорадочно умоляющего, я крепко заполнял его фаллосом, кажущимся фиолетовым от вина, красившим мою плоть в свои природные глубокие оттенки.
А капли пота стекали по его ногам, смешиваясь с моими. Пенфей казался мне таким горячим, что я удивлялся, почему влага, падая на его тело, тут же не испарялась.
Я запускал пальцы в его пах, ощущая завитые колечки волос, и гладил промежность. Я помогал ему лучше чувствовать свое тело, понимать его. Он лишь глубоко вздыхал, когда мои ласки становились очень смелыми, он смешно краснел, его руки вздрагивали в попытках убрать мои пальцы, но порывы слабели под напором возбуждения, и останавливались в своем полудвижении, уже попав в плен сладострастия.
Он казался мне таким восхитительным, я рассматривал его, словно очередное чудо, встреченное на моем пути забав и развлечений.
Абсолютно обнаженные, мы трогали друг друга, познавая себя, лежа на возбуждающих кожу простынях, покрытых нашими пятнами, семенем, вином, слюной. Тяжелые странные испарения не мог развеять даже свежий воздух из квадратных световых колодцев, через которые мы смотрели на звезды - россыпь прозрачных камней вышитых на ночной одежде неба. Они, казалось, приближались к нам, потом отдалялись или колыхались, словно мы были на корабле, далеко-далеко отсюда.
-Я тоже хочу увидеть твою истинную силу, - сказал он, перевернувшись на спину. - Мать иногда рассказывает мне, что сила, даримая тобой так велика, что способна поднять до небес, и можно даже увидеть танец звезд и заглянуть в безликое лицо печальной Нюкты.
Я задумался. Идея показалась мне отличной – я вообще любил розыгрыши. Что может быть смешнее, чем переодетый любовник бога Диониса на женских священных празднествах?
-А давай я выряжу тебя вакханкой? – предложил я, скользнув рукой к его ягодицам, - и ты поймешь, как прекрасна эта одержимость. А потом, после вакханалий…- я тронул языком его вздрагивающие от предвкушения губы.
Мне казалось это таким захватывающим – видение просто нахлынуло на меня. Мои вакханки, эти почтенные женщины, в обычном мире не открывающие даже собственные плечи, ослепленные священным экстазом, бесстыдно отдаются полузверям.
А я буду обладать им, моим Пенфеем, посреди этого стонущего и вопящего моря тел, содрогающегося в едином глубоком спазме. Обладать им тайно и в то же время явно.
Я ведь был богом, а разве не боги устанавливают правила и сами нарушают их?
И, смеясь, я приступил к выполнению своего забавного плана
Я вырос среди женщин. Я знал все их тайны, все ухищрения, как они могут сделать ягодицы -попышнее, а грудь -поменьше.. Как накрасить глаза так, чтобы они казались глубже и больше. И как сделать рот более изысканней, подчеркнув чувственность верхней линии.
Я накрасил губы сначала себе, а потом дотронулся ими к его рту, стараясь прикосновениями размазать помаду по нашим губам.
- В Египте помада такая мягкая, жирная и вязкая, – тут же поделился он со мной своими ощущениями. Кивнув, я провел линию тонким угольком, подчеркивая длинный разрез глаза, доставшийся нам от наших матерей. Потом растирал его лицо белилами, а щеки - душистыми румянами. Давясь от смеха, застегивал золотые фибулы, поправлял складки на женском одеянии с каймой красного цвета.
Потом, в завершение своего развлечения, я вставил в его волосы яркую фуксию, ядовитым пятном разъедавшую темную густую копну.
Отступив, я полюбовался на результат - на меня смотрела прекрасная вакханка. Явно надышавшаяся испарений смол, с расширенными зрачками, готовившимися поглотить голубоватые белки. И я помню, как он странно пахнул тогда, смесью мужчины и всех этих женских ухищрений. Это так возбуждало, не только меня.
- Ты часто обладаешь своими вакханками? – шепнул он, запуская руку под мою бассарею.
Смеясь, я задрал его длинную женскую одежду, оголив ягодицы и охватив их ладонями, притянул к себе, и лишь на мгновение замерев, вошел в него.
Со стороны, наверное, могло показаться, что Дионис просто опять развлекается со своей вакханкой, которая, закусив губу, согласно подавалась навстречу моему члену, громко и откровенно выдыхая.
И лишь судорожно двигающийся кадык и низкий тон ее голоса выдавали в ней молодого мужчину. А я чувствовал, как густой, пропитанный возбуждающими испарениями воздух запульсировал в такт моего члена.
Забавно, глядя в глаза, видеть перед собой женщину, и в тоже время понимать, что перед тобой мужчина.
И нам показалось всё это такой удачной шуткой, что Пенфей даже прошелся неузнанным по собственному дворцу, снимая улыбки собственных стражей.
Нам только казалось это удачной шуткой.
Что такое вакханалия? Это хруст упавших веток под ногами, хорошо знакомый запах курящихся смол, козлиное блеяние, замешанное в одну смесь с выкриками вакханок. Это страшное священное безумство у желто-зеленого водоема, ловящего в свои испарения рассеянный свет луны и дрожащих факелов.
Это танцующие потные полуобнаженные тела, выгибающиеся под пьяный смех в своих нелепо - завлекающих позах. И голые босые ноги, втаптывающие в землю упавшие венки из плюща и винограда.
Это тяжелый звериный запах сатиров, запахи возбуждения, выделений, винных паров, переброженного винограда, радости от свободы и восхищения.
Это нестройная музыка, резкая, и оттого откровенная в своих стенаниях.
Это Селена, обливающая своим серебром запрокинутые лица женщин и их остекленевшие глаза, невидящие ничего, кроме меня, своего бога.
Это густой лес, сбегающий ровным изумрудным покровом по горе Киферон, шелестящий своими листьями над головами, и скрывающий всё это.
И это хоровод женщин вьющихся вокруг меня, впадающих в оргазмический припадок, насаживающихся на собственные кипарисовые тирсы, отдающихся полукозлам, и отчаянно выкрикивающие мое имя.
И неожиданно разрывающий этот знакомо построенный звуковой ряд, хриплый возмущенный крик безумной Агавы:
-Это мужчина!
Мужчине нет места в этом мире, среди этих колеблющихся неясных пятен движущихся огней, пьяного смеха, оргазмических стонов, неприятных взвизгов флейт и гулких ударов тимпанов. Это только царство Диониса…и женщин. Сюда нет доступа мужчинам - их отцам, братьям, мужьям, сыновьям. Тех, кто их так унижает в обычной жизни, устанавливает для них жесткие законы, ограничивая их жизнь скрипучими прялками в женской половине дома, накладывая необходимость носить плотное покрывало, регулируя длину их одежд, и даже появление на улице.
Случайно, так получилось. Может быть, когда все, поддаваясь единому желанию, начали обнажаться, разделся и Пенфей, подчиненный этим порывам и потеряв бдительность.
Я плохо помню, что случилось на самом деле.
Но я хорошо помню, как разозленные женщины накинулись на Пенфея. Отшвырнув меня в сторону, попытавшегося встать и защитить его.
Сила, даримая мной смертным, в момент священного экстаза больше моей собственной. Она множится кратно, встречая их желания и поклонение. Я обессилел перед их одержимостью, навалившейся полуголой потной массой - рычащей, визжащей, кричащей, раздирающей ненавистного мужчину на части...
Уже потом Агава, придя в себя у ворот дворца, увидела, что держит в руках голову сына с впавшими глазницами. Разум постепенно возвращался к ней, давая ей осознание и понимание сделанного, припоминая о четких границах добра и зла, и трезво осуждая содеянное.
Много лет спустя, Еврипид, смертный гений, написал в своей истории, что я появился торжествующий, когда тетка рыдала над телом сына, вернее над тем, что от него осталось.
Но это неправда. Я просто остался в лесу Киферона и выл как обессиленное животное, катаясь по прелому покрывалу опавших листьев с бурыми пятнами крови. Сдирая свои ногти, раздирая собственную кожу, прижимая к лицу то, что осталось от него, даже вымазывая себя мокрой тяжелой землей, пропитанной его кровью и недавней бойней. Пытаясь еще раз почувствовать его остывающий запах, пытаясь еще раз вспомнить то, что он дарил мне, и снова ощутить его горячность.
Я собирал все это – последние остатки его тела, пальцы, ступни, куски кожи, и дышал комком из окровавленных лоскутов женской одежды, понимая, что все, все умерло, и я уже больше никогда не почувствую его, его запаха, его взгляда и вибраций его голоса.
Понимая наконец, что единственное, что останется в моей памяти - этот комок в моих дрожащих руках, пахнущий собственным потом, собственной смертью, собственным ужасом и слезами умирающего от очередной забавы бога.
Ведь у нас, у богов, другое понимание памяти - наше прошлое переходит в будущее, минуя настоящее, которое никогда не имеет продолжения.
И, наказанный собственными вакханками, бог Дионис ползал по земле, сдирая холеные коленки, безуспешно пытаясь собрать все эти куски человеческой плоти, впитавшей кровавый ужас последней забавы бога.
Самая преданная и верная паства не прощает ошибок и измены своего бога.
Потому что ему никогда нельзя забывать о тех, кто делает его богом.
30 марта - 02 апреля 2008 года
@темы: Древняя Греция, Творчество, Фанфики