Moral. Fag. And proud of it.
Итак, в этот пост в комменты от имени "Гостя" или своего собственного можно начинать выкладывать конкурсные работы. Выкладывать можно до пятницы включительно. Потом будем голосовать.
В дальнейшем каждая работа будет перенесена в отдельный пост, чтобы можно было обсудить, высказать впечатления.
Пожелания и предложения по прежнему принимаются
Напоминаю, рейтинг не ограничен.
В дальнейшем каждая работа будет перенесена в отдельный пост, чтобы можно было обсудить, высказать впечатления.
Пожелания и предложения по прежнему принимаются
Напоминаю, рейтинг не ограничен.
-
-
25.12.2007 в 13:26Пейринг: Аполлон/Ганимед, Зевс/Ганимед
Рейтинг: R
Саммари: Почему все-таки сгорела Троя
Троя любила Аполлона. Ее жители всегда с особенной теплотой старательно и нараспев произносили хвалебные молитвы в честь этого бога, следя, как дым от сжигаемых благовоний поднимается размытой серой юшкой к небу.
С самого детства Ганимед, сын троянского басилевса, рос в атмосфере всеобщего восхищения и трепета перед богом-покровителем родного города. С самого детства он замирающе смотрел на Аполлона, изображенного на ярких фресках царского дворца, и осторожно трогал пальчиком золотые волосы, искусно нарисованные троянскими мастерами.
Нет, в Трое, конечно же, чтили и других богов, но к Аполлону отношение было особенное. Троя - вся, без исключения - любила его, самого светлого, самого утонченного, самого прекрасного бога. Она обожала его, одаривая слепой привязанностью подобно младшей дочери, внимающей каждому слову, каждому движению своего отца. В этом городе у Аполлона был самый большой и богатый храм, где самые красивые девушки и юноши, выбранные богом, служили в его честь.
И когда Аполлон, часто посещающий царя Троса, появлялся на широких улицах, мощеными плоскими матовыми камнями, вся Троя покидала дома и шумной разноцветной толпой радостно приветствовала бога. Женщины кидали к его ногам - обутым в кожаные сандалии с золотыми нашлепками - раскрывшиеся цветы розовых магнолий. А Аполлон, ступая по этим нежным лепесткам, приветливо улыбался на все стороны и охотно принимал искреннее обожание смертных.
В тронном зале отцовского дворца - с цветной росписью причудливой геометрики на потолке, охристыми колоннами, сказочными животными и почти живыми богами на стенах - Ганимед всегда старался присесть рядом, пытаясь попасть ему на глаза. Аполлон же всегда восхищался красотой мальчика, и первый сказал, что подросший сын Троса - самый прекрасный из всех смертных.
А потом, когда Ганимед пас отцовские стада за стенами города, Аполлон тихо подошел к нему и мягко опрокинул на теплую землю, покрытую свежескошенной травой. Троянец лишь глубоко дышал и послушно выгибался в руках сына Лето. Потом бог ушел, чтобы возвращаться снова и снова, принеся в жизнь Ганимеда постоянное ожидание коротких и редких встреч, последующих желанных прикосновений, и этот завораживающий запах. Кожа бога всегда пахла медом, говорили, что стены его храма на западе - в Дельфах - были построены из воска пчел. А еще от Аполлона пахло чем-то таким воздушным, сладким и свежим, и Ганимед, приникая к богу, всегда не мог понять, чем именно.
Перебирая кудри Аполлона, ловившие лучи солнца в свои тугие золотые завитки - настоящие, не нарисованные на фреске, - в эти самые минуты Ганимед был счастлив.
Он давно решил посвятить всю свою жизнь служению Аполлону. Бог уже выбрал его, выберет и сейчас - сын Троса будет преданно служить во славу сына Зевса в его земном доме.
И как-то Ганимед решился:
- Я хочу быть твоим жрецом, - несмело попросил он, трогая тонкими пальцами ключицы сына Лето, когда кожа мальчика все еще сохраняла порозовевшие следы от прикосновений бога.
Аполлон лишь неопределенно покачал головой и опять растворился, оставив в воздухе запах меда и этого непонятного дурмана.
***
Прошло несколько дней томительного одиночества без Аполлона. Ганимед все ждал, что в просторный тронный зал зайдет, уверенно наступая на разукрашенный цветной известью пол, важный жрец Аполлона, и скажет, что царского сына призывают в храм. И сын Троса, произнеся соответствующие клятвы, войдет в ряды младших служителей сына Зевса.
Но он неожиданно услышал шум хлопающих огромных крыльев, почувствовал, как большие когти, вцепившиеся в расшитую одежду, потянули вверх, и холодный ветер резко и колюще подул в лицо. Огромный орел забрал его и перенес на снежнопиковый Олимп, в божественные чертоги, венчающие своим уверенным великолепием вершину горы. И ласковые глаза Верховного Бога смотрели на него, а большие ладони успокаивающе гладили плечи взволнованного мальчика.
Он не мог отказать Зевсу, прикосновения бога растеряли его и лишили всякой воли. У Ганимеда и выбора-то не было. Зевс не принуждал, но кто в силах сказать "нет" Верховному небожителю?
Жизнь на Олимпе была величаво-спокойной - здесь не было постоянных земных забот и суетных проблем. Иногда неспешное течение олимпийского быта нарушали своими громкими появлениями пьяный Дионис или громогласный Арес, но они, недолго пошумев, исчезали опять, и все продолжалось по-старому. Волшебный мир Олимпа опять замирал в величественной неподвижности - с ласковым дуновением ветра, с диковинными рыбами в бассейнах с ровной прозрачно-изумрудной поверхностью, с яркими душистыми цветами в тяжелых гирляндах, что украшали высокие входы в просторные помещения.
Аполлона не было видно, вернее он появлялся, но нечасто - ведь у каждого бога были свои земные наделы. Он приветливо улыбался, кивая виночерпию, ни словом, ни жестом не показывая Ганимеду, что вспоминает ту, прошлую, жизнь.
Течение времени здесь было не такое, как у смертных - то, что на земле казалось вечностью, здесь было лишь дыханием мгновения. Отец давно умер, стих погребальный плач над братом, наследовавшим Трою, и на царском престоле сейчас были их потомки. Ганимед постепенно привыкал к ленивому и неспешному ритму обитателей Олимпа, к ласкам Зевса, к его запаху, к уверенным прикосновениям твердой ладони Отца всех богов к гибкому телу Ганимеда и своим новым обязанностям - прислуживать старшим богам на пирах и подносить амброзию с нектаром. Сейчас он понимал, что за странный запах всегда сопровождал Аполлона - так пахла божественность, так пахло бессмертие.
Зевс был добр к мальчику, он его баловал, защищал от нападок ревнивой Геры, и Ганимед старался оправдывать его надежды. Но ему казалось, что он своим новым образом жизни обманул Аполлона, его расположение к нему, его доверие, и поэтому, неожиданно встречаясь с сыном Лето в наполненных свежим воздухом переходах, лишь опускал глаза, стараясь поскорее проскользнуть мимо.
Так, пряча человеческие слезы в улыбку небожителя, Ганимед продолжал погружаться в волшебное течение жизни на Олимпе.
***
В один из таких размеренных дней Зевс устроил очередной пир. Появился даже вечно хмельной Дионис, весело и заигрывающе скалясь нежным Харитам. Ганимед порхал по залу, подливая то тут, то там густой нектар в требовательно поднятый кубок. Он хорошо знал свою работу, олимпийцы никогда не могли пожаловаться на него.
Юноша старался в такие дни не приближаться к Вседержителю, сидящего рядом со своей женой, избегая уничижительного взгляда женских глаз цвета остывшей золы.
Собственный взгляд юноши, старательно ищущий кубки, уже опустошенные богами, вдруг остановился на Аполлоне, улыбающегося своим Музам.
Он был завораживающе-прекрасен, и Ганимед, неожиданно вспомнив земную жизнь - плодородные поля троянской равнины, душистые склоны Иды и густо пахнущую сенную траву, - почувствовал, как защемило в груди, и он присел рядом.
-А, наш виночерпий, - поприветствовал Аполлон, переведя сияющий взгляд с дочерей Зевса на Ганимеда. Они посидели молча, кивая головами в такт движений хоровода Муз.
- Ты счастлив? - неожиданно поворачивая в руках кубок работы Гефеста, спросил Аполлон.
Вместо ответа Ганимед потянулся к богу, собираясь убрать золотую прядь, упавшую на глаза, но рука Аполлона перехватила кисть сына Троса.
-Не надо..., - он оперся локтем на полосатую большую подушку и обернулся на отца, о чем-то разговаривающего со спокойной Деметрой.
-Я не мог отказать Зевсу, - печально прошептал Ганимед, - ведь он выбрал меня. Я не мог отказать ему.
Аполлон долго смотрел на виночерпия, на то, как тени несмело падали на его лицо, и, как будто что-то решив, покачал головой.
- Никто так и не сказал тебе? В общем, я сам указал на тебя отцу. Ведь ты так прекрасен, - бог протянул руку и тронул скулу юноши, - Я думаю, что ты счастлив. На самом деле. Ведь тебя любит сам Зевс, повелитель мира, - Аполлон широко улыбнулся, - Разве не так, мой прекрасный троянец? Ты осчастливил всех - не только себя и моего Отца. Твой отец, согласившись с выбором Зевса, получил за тебя двух чудесных коней и золотой лозу работы Гефеста. Жители Трои горды выбором моего отца... Представь, как возвысился на земле род троянских царей, ведь их родственник стал виночерпием самого Зевса! Ты осчастливил даже меня - отдав тебя Отцу, я знаю, что он точно не тронет Трою, что бы не случилось в его кудрявой голове... Все довольны, все счастливы, - Аполлон помолчал, глядя на бледнеющего виночерпия Зевса. - Не печалься, я открою тебе тайну - из всех троянцев я больше всего люблю... саму Трою..., - Аполлон довольно щелкнул пальцами, словно отмахиваясь, - Не печалься о мутном прошлом, налей лучше благословенного напитка... - и Аполлон, подняв свой сверкающий кубок, рассмеялся в лицо Ганимеду.
***
Пир давно закончился, и боги разошлись по своим покоям. Их оживленные голоса стихали мягким эхом в светлых переходах олимпийских строений. А он долго ходил по дворцу Зевса - просторным чертогам, утопающими в золотистых лучах Гелиоса - с высокими колоннами из цельного мрамора, с потолками, расписанными яркими красками и огромными блестящими курильницами в углах. По ловко выложенному мозаичному полу ходили важные павлины, любимые птицы Геры, а на тяжелых гирляндах из роз, обвивающих крашенные колонны, соловьи послушно выводили серебристые трели. У изножья трона сидел орел Зевса - тот самый - и что-то неразборчиво клёкал, прикрыв глаза синеватой пленкой век.
Здесь всегда было успокаивающе тепло и размеренно уютно.
И все это божественное великолепие и ослепительные просторы еще больше давили на него, не давая дышать, схватывая когтями глубокой обиды за горло, и отзываясь щипанием в глазах. Он посмотрел вниз, на свой родной город - переливающийся огнями в окружении ночной непроницаемой мглы. В сонной неге, уверенный в покровительстве всемогущего бога и потому - спокойный за свою безопасность,
"Ты убил мою любовь, а я уничтожу твою."
-
-
25.12.2007 в 14:13Продолжение
***
Верхняя терраса во дворце Зевса была не самой просторной - с невысокими колоннами и бело-бесцветными плитами пола. Но в это тихое место никогда не доносились мольбы смертных, и здесь никто не тревожил Зевса своими заботами, поэтому сын Хроноса любил бывать здесь. Уединившись здесь, он просто глядел на ровное белоснежное облачное руно, слегка подзолоченное Гелиосом.
Вот и сейчас Верховный небожитель, восседая на высоком сидении, покрытом цветистой шерстяной тканью, следил за почти неподвижной поверхностью плотных облаков, окруживших непроницаемым кольцом Олимп.
Тонкие пальцы Ганимеда проворно разминали мышцы властителя. Сын Троса знал, о чем думает Зевс, нахмурясь и еле слышно хмыкая - он думал о судьбе Трои.
"Я и сам, выдав Фетиду за Пелея, заложил неизбежность этой войны... ведь Эрида устроила свою забаву с яблоком на этом свадебном пире... Конечно, можно все прекратить, - сын Хроноса поглаживал завитую бороду, мягко отливающую в приглушенную лучах солнца, - но.. Елена- из последнего поколения полубогов, и будет справедливо, если она прославится на века... А что будут всегда славить смертные? Войну. Большую войну... Но тогда Трое суждено пасть, а это любимый город Аполлона. И родина Ганимеда. Могу ли я обидеть так своего сына и своего любимого виночерпия ... "
- Аполлон... Он найдет себе новый город, который будет также посещать, покровительствовать... Так же тонкие девы будут танцевать в его честь, а прекрасные юноши ловить его взгляды... Все, что на земле - смертно, и умирает рано или поздно, - неожиданно и тихо произнес Ганимед и успокаивающе положил изящную кисть на крепкое плечо бога.
Зевс немного удивленно глянул на виночерпия:
-Да, - проворчал он, благодарно накрывая ладонью руку Ганимеда, - Ты умен, мой мальчик, и всегда понимаешь меня. Но Троя - самый любимый город Аполлона, это останавливает меня.
- Странно, мой господин... Самый могущественный город, а он почитает больше Аполлона... Я - троянец, я знаю, - слова Ганимеда незаметным ядом нашептывания проникали в сознание Зевса.
Тот сдвинул темные кустистые брови - его виночерпий был прав, хотя в любом земном наделе бога-покровителя почитали больше... Но Троя и правда была великим городом. А почитала больше Аполлона. В Трое было больше ярких празднеств в честь бога света, а значит - больше жертвоприношений, благовоний и певучих хвалебных молитв в честь Аполлона. Не Зевса...
- Ну что ж..., - он решительно тряхнул кудрями, - Значит, так тому и быть, мой мальчик, - Всесильный бог пробежал крепкими пальцами по изгибу поясницы юноши, - но ведь твой родной город будет разрушен... Или нет? - Зевс в последний раз выжидательно посмотрел на своего любимого виночерпия.
"Это давно не мой город. Это город Аполлона. Они оба предали меня и отказались."
-Это твое решение, мой повелитель. Любое твое решение будет правильным - ведь ты Даритель жизни и Отец всего сущего, - Ганимед склонился к богу, приникая зовущим дыханием к устам сына Хроноса и лаская умелыми руками его могучее тело...
***
В развалинах лежал город. Великий город. Давно стихли вопли полоненных женщин и плач уводимых детей. Наспех похоронены тела павших - без соответствующих длительных троянских ритуалов, просто закопаны. Лишь бы души умерших не мучили убийц.
Корабли ахейцев - поскрипывая мачтами, рассохшимися за десять лет - охотно двинулись обратно домой. Догорали просторные храмы, лежали опрокинутые статуи богов, невыразительно взирающие на разрушенный город. Опустение и смерть царили на широких улицах, на которых еще недавно танцевали троянцы, радуясь уходу ахейцев.
Любимый город Аполлона... А, вон и сам бог, печально смотревший на дымящиеся развалины - с поникшей златокудрой головой и безвольно опустивший свою лиру. И на матовой коже отражались размазанные блики догорающего кострища. Аполлон, молчаливо прощаясь, осторожно провел рукой по остаткам городской стены, касаясь кончиками пальцев, словно пытаясь последней лаской успокоить плиты, израненные от ударов таранов...
Ганимед перевел взгляд на остатки величественности, вдохнул полной грудью гарь умирающего города и пнул ногой тлеющую головешку. Пухлые губы тронула рвущаяся на них усмешка, тонкая кисть откинула темную блестящую прядь.
Главное, не рассмеяться Аполлону в лицо.
-
-
25.12.2007 в 20:48Индийские ночи тяжелы. В них душно и жарко, как в боевом панцире, который не снимался долгое время даже во сне.
Я устало смотрю вверх – туда, где клубится ночная темнота под сводами шатра. Чего бы я не отдал сейчас за ласку прохладного ветерка с родных македонских гор, за холодные струи светлых рек, за свежий запах земли, просыпающейся по весне. Но все это ушло безвозвратно, ушло туда, куда уходят самые счастливые годы. Это осталось в моей другой жизни, по ту сторону Геллеспонта…
(горечь дикого миндаля, обожженного солнцем, запах его волос, только его, чего бы ты не отдал сейчас за нетерпеливую властность его рук)
Я отворачиваюсь от всего мира, ткнувшись лицом в жесткое походное ложе, и закрываю глаза. Но продолжаю видеть твое лицо, искаженное рвущейся наружу яростью.
- Брось меч, Гефестион! – кричишь ты. – Я приказываю! Или ты забыл, кто твой царь? Это я сделал тебя тем, кто ты есть! Кем бы ты был сейчас, если бы не я!
Всесильный бог Александр. Всемогущее божество. Кем бы я был сейчас, если бы не ты?
Странное безразличие накрывает меня с головой, как черная волна. Я благодарен ему – оно несет с собой блаженную немоту, от которой притупляются чувства и боль становится не такой невыносимой. Хотя бы на короткое время – не на всю ночь, но на пару часов, я могу уйти из ее обжигающего пламени. Туда, где остались самые счастливые годы. На ту сторону Геллеспонта…
(только не Миеза, нельзя, не вздумай, иначе возвращаться будет еще больнее)
Я со страхом смотрю вниз, вцепившись в мраморное изваяние, нагретое зноем. С крыши дворца все кажется маленьким и далеким. Высота головокружительна; я с трудом отвожу взгляд от пугающей бездны, когда ты дергаешь меня за другую руку.
- Не смотри вниз, Гефестион, - говоришь ты, чуть хрипловато, но спокойно, - так только хуже. Не смотри.
Я киваю, пытаясь выдавить бледное подобие улыбки. Ты перехватываешь мою руку поудобнее и медленно подвигаешься к карнизу. Я запомню это на всю жизнь, думаю я, на всю жизнь, сколько бы ее ни осталось – тонкая, гибкая фигурка над страшной пустотой, охваченная яростным ореолом слепящего, бьющего в глаза солнца.
Мой Александр, я впервые без страха произношу это, пусть и про себя – мой. Одного неверного шага, одного неосторожного движения достаточно, чтобы эта сияющая жизнь навсегда погасла, разбившись о камни. Но этого не будет. Ты слишком похож на юного бога, мой Александр, чтобы все закончилось здесь.
Я не закрываю глаза, когда ты тянешься к золотому венку статуи, опасно наклонившись с карниза. Время остановилось. Ничего больше нет в целом мире, кроме моей руки, сжимающей твою.
Боги, мокрой от холодного пота, руки.
Я едва понимаю, что все уже позади, когда ты протягиваешь мне на ладони тонкий кусочек золота. Лист с венка богини.
- Ты мог разбиться! – с укором говорю я. И ты смеешься, беззаботно и счастливо, и полуденное солнце заливает нас горячими лучами, и золотой лепесток трепещет у меня на ладони. Не от ветра. Просто у меня дрожат руки.
- Не мог, - отвечаешь ты. На мгновение твое лицо становится серьезным и строгим, как у взрослого воина. – Ты держал меня крепко. Поэтому не мог.
Той ночью мне приснилась Семела, гибнущая в огне. Я проснулся с криком и долго лежал без сна, думая, что хотели сказать мне боги. Я хотел знать, что поняла Семела, когда ее дворец вспыхнул факелом от пламени громовержца.
- Отец, - спрашиваю я наутро, - а Семела знала, что погибнет, если Зевс предстанет перед ней в истинном облике?
Отцовская рука чуть сжимает мне плечо. Она теплая и твердая, но мне кажется, что отец встревожен вопросом.
- Нет, сынок, - отвечает он. – Она поступила опрометчиво. А твой учитель сказал бы, что она поступила тщеславно. Но так как он болен, то это скажу тебе я. Семела хотела видеть истинный облик Зевса, и она его получила. Другое дело, что она не выдержала того, что перед ней предстало.
- Они просто…разное, - задумчиво говорю я. – Она не была богиней. Она была смертная, и потому погибла.
Я вдруг замечаю взгляд отца – внимательный и необыкновенно острый. Где-то глубоко в темном серебре его глаз притаилась тревога. Отец улыбается и ласково ерошит мои волосы.
- Ты делаешь верные выводы, сын, - негромко говорит он. – Но обещай мне, что додумаешь, когда подрастешь.
Где-то совсем рядом с шатром раздается возглас часового, и я возвращаюсь из полусна в тяжкую духоту индийской ночи. Отравленный наконечник из слов засел глубоко, царапая, мешая дышать. Я чувствую, что увлекаемый моими мыслями, как током крови, он хищно нацелился в самое сердце. Когда он стронется с места, будет очень больно. Сначала. Но я воин, я выдержу.
«Это я сделал тебя тем, кто ты есть!»
- Семела любила не Зевса, - шепчу я, и вдруг усмехаюсь – до того все это похоже на бред.
Но это правда. Семела любила себя, любящую могучего бога. Его истинный облик спалил ее, как хрупкую веточку, а когда она поняла, что гибнет, то пыталась спастись, мечась в огне. Ей было уже не до Царя богов. Да и он вскоре забыл, как глупо погибла маленькая Семела…
(я вижу твой истинный облик, я вижу Царя вместо моего Александра, давно, так давно)
Я иду рядом с тобой в твоем бушующем пламени, и его палящие языки безжалостны. Я знал об этом в самом начале, когда понял, что пойду рядом с тобой, куда угодно – переступая через страх, справляясь с болью. И мне пришлось научиться не сгорать в твоем огне.
Лица всплывают из темноты; так много лиц, слабо освещенных этим огнем. Багоас, изысканная гаремная игрушка, хищная мордочка Эксципина, другие мотыльки, залетевшие в царский шатер на манящий свет. Никто из них не выживет, когда полыхнет твое пламя. Никто.
И ни один из них не войдет в это пламя добровольно.
«Кем бы ты был сейчас, если бы не я?»
Мое ложе еще хранит твой запах. Он неуловим, а я узнаю его из тысячи; я узнаю тебя, даже если потеряю оба глаза. Видят ли ночные мотыльки, как беззащитно и доверчиво улыбается во сне их неистовый, ослепительный бог?
Я встречаю сон с усталой благодарностью – черный тяжелый сон без сновидений.
Последнее, что я чувствую – горьковатый запах дикого миндаля, прогретого солнцем.
-
-
26.12.2007 в 16:47Любовники богов – вне времени.
Фэндом – древнегреческая мифология (условно
Рейтинг – PG-13– упоминание о романтических (и не только
Жанр – romance, humor (?)
Предупреждение – собственно к мифологии имеет отношение довольно отдалённое
Зевс и Ганимед
- Ну что это за юноши такие худосочные! – Зевс в сердцах легонько шлёпнул Ганимеда по мускулистой загорелой заднице. – Можно подумать, что их освободили из вражеского плена, отмыли, подлечили, приодели, а вот откормить ещё не успели! Страшно представить борьбу с их участием, я уж и не говорю про панкратийон! А лёгкая атлетика! Да их же самих можно метать вместо копья!..
- Ну что ты так разошёлся!.. – Ганимед оторвался от нотбука и лениво перекатился на спину. – Говорил я тебе – надо бельамишную порнуху качать, там модели вполне соответствуют эллинским идеалам калокагатии, внешне, по крайней мере. А ты всё: «Хочу посмотреть на дальневосточных парней, интересно как они выглядят и как трахаются!». Вот коатвестовский фильм и смотри!..
- Ладно – Зевс улёгся рядом с Ганимедом, приобняв его за плечи – в следующий раз скачаем бельамишный фильм! А вообще – ты самый лучший парень в мире, которого я видел за все тысячи лет! Так что – давай-ка ещё разочек!
- С удовольствием! – Ганимед впился в губы Зевса долгим поцелуем, и лишь Селена видела дальнейшее, заглядывая в открытое окно спальни и тихонько улыбаясь…
-
-
26.12.2007 в 16:48Аполлон и Тевдис (оригинальный персонаж)
- Кипарис, Гиацинт, Кинир, Закинф, Форбант, Гилас, Амикл, Троил, Тимний, Парос, Адмет, Бранх, Орфей… - Тевдис отложил в сторону увесистый том. – Ну и много же любовников у тебя было, Феб!
- Аа, Лихта читаешь… - Аполлон задумчиво покрутил в руках одуванчик, вытащенный из своего венка. – А я ведь ему и десятой части не рассказал, наверное… Не то, чтобы умышленно – просто всех вспоминать слишком уж долго!.. К тому же, сам Ганс был таким классным, страстным парнем, что рядом с ним быстро становилось не до воспоминаний!.. Ты чем-то похож на него, Тевдис…
- Погоди… Так ты и с Гансом Лихтом… тоже?!
- А ты как думаешь? Как ещё я бы смог вдохновить его на эту замечательную книгу?!
- Феб, а вдохнови и меня на что-нибудь хорошее!
- С удовольствием!
И лишь наяда, живущая в ручье, и несколько дриад с удовольствием наблюдали дальнейшее…
(прим. автора: Ганс Лихт – автор книги «Сексуальная жизнь в Древней Греции»)
-
-
26.12.2007 в 16:50Дионис и Никерат (оригинальный персонаж)
До начала лекции ещё оставалось некоторое время, но слушатели уже начинали потихоньку собираться в большой рекреации перед аудиторией. Дионис тоскливо бродил из угла в угол, раздумывая, с кем бы познакомиться. Кажется, вон тот симпатичный парень у окна вполне подойдёт – он уже битых пять минут с большим интересом посматривал на бога виноградарства, а чутьё на такие вещи никогда не обманывало Диониса.
- Привет! – произнёс Дионис располагающе и немного застенчиво. – Тоже ждёшь лекции «Новое в культуре ампельных растений»?
- Ага. Думаю, может, удастся внедрить что-нибудь полезное в своём саду!..
- У тебя свой сад?! Это здорово! Кстати, меня зовут Дионис.
- Классное имя! Прямо как у древнегреческого бога! А я – Нико.
- Ну, вот и познакомились!
- Ага! Пойдём, дверь уже открыли, наверное, скоро начнётся. Можем сесть вместе! Говорят, профессор Ставродис, который будет читать лекцию – чрезвычайно забавный чудак, помешанный не только на агрономии, но и на античной мифологии, и в каждую лекцию старается ввернуть что-нибудь эдакое!
- Сейчас узнаем! А после лекции можно куда-нибудь зайти, угоститься вином. Даром Диониса, так сказать… - Дионис чуть было не произнёс «Моим даром», но вовремя остановился – для таких откровений ещё совсем не время…
- С удовольствием!
-
-
26.12.2007 в 16:50Слушатели расселись по местам, профессор вошёл и начал рассказ. Когда он упомянул, что ампельные растения получили своё название по имени Ампела – нелепо погибшего возлюбленного бога вина и виноделия Диониса, этот самый бог, сидящий в четвёртом ряду аудитории и внимательно конспектировавший лекцию, на секунду отложил ручку, и его чело омрачилось воспоминанием о давней трагедии. Однако, мгновенье спустя Дионис почти машинально погладил под столом коленку своего симпатичного соседа, с которым познакомился перед лекцией, и печальное воспоминание снова улетело туда, где жило постоянно, в самый дальний уголок души. Нико ласково улыбнулся, Дионис в очередной раз сказал себе, что прошлого не изменить, и его ручка снова легко заскользила по блокнотному листу.
Вечер обещал быть восхитительным!..
-
-
28.12.2007 в 22:41Пейринг: Ксеркс/Леонидас
Жанр: сложно сказать, была попытка написать что-нибудь с серьезным видом на лице
Рейтинг: отсутствует
Примечание: в фике отсутствует даже малейший намек на историчность, мифологию, культуру, фильмы… и т.д.
- Давай сегодня умрем, - сказал Ксеркс, и кольца зазвенели, подергиваясь у него в ушах, когда он мотнул своей величественной головой, смахивая невидимую грусть.
- Мы ведь знаем с тобой, нас ждет этот конец, красивый и ужасный, нас ждет… мы умрем. Знаю, ты опять ждешь какой-то подвох, ты думаешь, что ты выживешь? Но ведь так не будет. Все равно не будет, все равно, вы падете все равно, я отсюда уйду… Мы умрем с тобой в разных замлях, и разные люди будут о нас вспоминать разными словами… на разных языках…
Давай сегодня умрем, Леонидас, - сказал Ксеркс, и голос его был глубок и спокоен, и не было в нем страсти, только печаль и надежда…
Ты молчишь, Леонидас.
- Ты говорил, ты Бог…
- Да, я – Бог
- А разве Боги умирают?
- Обычно, нет. Но сегодня был красивый рассвет, ты помнишь? Сегодня я не против умереть. Ты сделаешь это со мной?
- Сегодня идет дождь. Стоит ли умирать, когда небо затянуто тучами?
- Хочешь, я разгоню тучи? Хочешь, я освобожу небо? Я – Бог, я могу.
- Ксеркс… ты глупый.
- Сволочь, ждать от тебя красивых слов бесполезно.
- Слов, достойных прекрасного Бога?
- Опять ты издеваешься… не издевайся надо мной сегодня.
- Почему сегодня? Потому что сегодня идет дождь?
- Потому что сегодня я хочу умереть.
- Ты каждый день хочешь умереть, суицидальный ублюдок.
- Но сегодня я хочу умереть с тобой.
- Ксеркс… ты глупый, я даже не обиделся на тебя.
- Почему ты должен на меня обижаться, я сделал тебе больно, когда трахал тебя этим утром?
- Как вульгарно, после всех этих красивых фраз.
-
-
28.12.2007 в 22:42- Ты все равно понимаешь только грубость. Ты не понимаешь другой язык…
- Язык богов?
- Заткнись.
- Ксеркс, я не хочу умирать вот так… Иначе теряется весь эффект от того, что я бесстрашно рискую своей жизнью на поле боя.
- Я знал, это все твои спартанские замашки.
- Ты меня не любишь.
- Я тебя даже не уважаю.
- Тебе нужно выступать в ток-шоу.
- Ты сказал фразу, которая не несет никакой смысловой нагрузки.
- Я думал тебе не нужен смысл… Ты ведь Бог.
- Да, я Бог…
- Ксеркс, давай сегодня займемся сексом. Сегодня был красивый рассвет, ты помнишь?
- Мы каждый день занимаемся сексом, я а предлагаю тебе один раз умереть.
- Я хочу сегодня заняться сексом… ты сделаешь это со мной?
- Очень заманчиво посмотреть, как ты делаешь это сам.
- Я тебя умоляю! Ты думаешь, мне кроме тебя не с кем заняться сексом?
- В персидском лагере не с кем…
- Ты слишком авторитарен. Я тебе прощаю только потому что ты Бог.
- А я думал, потому что у меня большой член.
- Сегодня идет дождь… завтра будет еще один красивый рассвет. Давай умрем с тобой завтра.
- А если завтра война? А если завтра в поход?
- Мы сделаем все, чтобы убить друг друга… Красиво и пафосно, как ты любишь. Я тебе обещаю
Ксеркс молчал, но было тепло и уютно в крепких объятьях спартанца. И аромат дождя и крови был так заманчив… И Бог целовал красивого царя, и глаза его не были печальны. И кольца подергивались у него в носу, когда он вдыхал любимый запах… Так проходил еще один день красивой битвы…
-
-
28.12.2007 в 23:30Пейринг: Адриан/Антиной
Жанр: муть по историческим мотивам
Рейтинг: PG-13, наверное
Warning: смерть одного из персонажей
Я остался совсем один. И теперь могу спрашивать у любого из богов: Олимпийских или иудейского, почему так вышло. Почему народ так и не полюбил меня, а все кого любил я - покинули. Теперь же, чтобы я испил свою чашу до дна, мне отказано в смерти. Мой прекрасный сияющий мальчик был прав: обычные люди могут умереть, если того хотят, а я - нет. По нелепой причине врата для меня закрыты: я давно начал проверять их на прочность. Мой раб не смог пронзить меня кинжалом. Лекарь отказал в отраве. На руках моих и животе - шрамы от едва заживших ран: телохранители успели во время...
Они заточили меня там, где все начиналось. Маленький остров, отгороженный ото всего мира. Мой недостроенный архитектурный порыв - моя тюрьма, не желающая стать гробницей.
Кажется, больше нет сил умирать. В ручье я вижу тощего дряхлого старика. И лишь перечитывая вновь и вновь дневник я становлюсь молодым и пробую жизнь. Ту, что тогда еще наполняла меня, и чей вкус я придерживал во рту, чтобы распробовать получше.
Желтоватый пергамент. Новых страниц не будет, руки трясутся, не выведу ни буквы.
"Мое первое судебное дело не простое. Двое граждан сцепились из-за наследства. Один - сын, едва ли хоть раз побывавший в доме покойного за время болезни. Второй, Кай Брут Працен, - любовник умершего, сынов ровесник. Если судить по родству, то следует присудить первому. А если по справедливости...
Я уже знаю, что скажу в завершающей речи".
Я перечитываю текст записи. Каждый день для тренировки пишу, чередуя известные мне языки, аккуратно выводя буквы или символы, заодно упражняясь в чистописании.
Вошедший на звук хлопков раб помогает переодеться.
Во дворе, залитом солцем я встречаю Траяна.
- Что ты надумал, - спрашивает он, уперев кулак в бок.
- Тебе не понравится.
- Я так и знал, глупый мальчишка. Смотри, встретят тебя в переулке.
- Уж за себя-то постою, дядя, - я улыбаюсь уголком рта и взбираюсь на носилки.
Задернув шторку, я стираю внешний мир и погружаюсь в свои мысли, похлопывая скрученным пергаментом с речью по ладони.
Мой дядя Траян - человек резкий, не терпящий самоуправства, держащий все в сжатом кулаке. Ну, по крайней мере, он так думает. Но я с ним в неплохих отношениях при том, что отвечаю за свои решения сам.
На лестнице судью и победителя ждет мальчик. Я увидел его и погиб. Пракситель был бы счастлив изваять по его образу юного Гермеса или Пана. Сладостные губы, ясный взгляд, прекрасно сложен...
Я даже не узнал имени, а его хозяин бросил на меня понимающий взгляд, прежде чем с благодарностью распрощаться.
Тощие пальцы на фоне мрамора, словно старая слоновая кость. Влага на щеках.
Мальчик мой, как хорошо, что ты не видишь меня таким.
Будучи наместником в Сирии, мне приходилось управлять многочисленной армией. Я измучал их муштрой, смотрами и личной еженедельной инспекцией. Но я ничуть не пожалел, ведь после того как дядя перед смертью разворошил гнездо парфянских ос, мне пришлось использовать маневренную тактику Великого Александра, чтобы уладить дела на востоке, рассчитанную на армию подготовленную.
Это было не просто, и провинции в Месопотамии и Иране удержать так и не удалось. Однако на некоторое время воцарился покой, который, будто агнец, был вспорот иудейскими жертвенными ножами много позже.
Я не на долго прибыл в Рим, чтобы принять венец, когда даже память о Домитиане была с упоением стерта. Я жаждал многого. Нератий Приск, мой учитель во многих науках - философии, истории, риторике, политике, юриспруденции - стал моим помощником, на которого я мог смело положиться. Я не собирался оставаться в столице. Меня ждала армия и поход в Британию.
Появление Кая Брута, того самого, делом которого я занимался в начале судейства, заставило меня отложить чертежи "Стены Адриана" - так я назвал фортификационное сооружение, план которого разработал. Его строительство начнется в Британии, едва я туда прибуду.
- Друг мой, довольно. Идем на игрища со мной.
- Ты знаешь, что я не люблю тратить на подобные забавы свое время.
- Знаю, - высокий мужчина улыбнулся. - Но, клянусь Венерой, ты не пожалеешь.
- Венерой ты клянешься... - я с подозрением посмотрел на него, но прохвост знал, что я не смогу отказать.
Потянувшись было за его рукой, я запнулся о взгляд.
- Идем. После сегодняшних игрищ ты больше не будешь со мной, так не заставляй страдать.
Брут был странным, но я не сказал больше ни слова.
Мы вышли на балкон под рев толпы.
Я приветствовал свой народ и опустился в кресло. Венец - ужасно неудобнная приспособа. Эллины плели себе уборы из петрушки и колосьев, дети Деметры...
- Да начнутся ристалища! - объявил глашатай по моему сигналу.
Колизей напоминал насест для тысяч ярких птиц. Женщины трепетали дорогим шелком, мужи были разодеты не скромнее. Я быстро устал от пестроты вокруг и взглянул на позолоченный солнцем песок арены.
Колесничие выезжали и становились в ряд перед отметкой.
Я поймал на себе взгляд Кая Брута: он словно выжидал чего-то. Чуть позже я понял.
В колеснице без излишеств, лишь превозносящей достоинства ездока и красоту белой тройки, появился юноша, заставивший всех примолкнуть на мгновение, а потом загомонить.
- Кто он! - воскликнул я, подавшись вперед.
- Мой подопечный, - Брут добился желаемого и торжествовал. - Он - эллин, мой раб, попал ко мне в возрасте пяти лет. Я видел, как ты смотришь на него тогда, после судилища, и решил, что вырастить для тебя такого юношу как Антиной достойным - лучшая награда за справедливость.
- Антиной... - повторил я, пожирая глазами прекрасное раззолоченое тело в белоснежной короткой тунике.
Солнце ласкало его нежными пальцами, а я страдал от того, что божественный юноша так далеко. Я ерзал на месте, мучаясь и моля Юпитера отвесить Кроносу пинка.
Я не сводил глаз, пожирал его движения. Я, кажется, даже смог выделить его крик, подгоняющий коней, среди прочих.
И хоть он пришел вторым, для меня и многих других, именно этот юноша был достойнейшим. Он выглядел будто бог, уступивший победу, потому что ему просто наскучило общество Ники.
Победитель почувствовал это и уехал весьма недовольным, держа венок в руке, сняв его с головы.
Ну а мы с Брутом ожидали Антиноя.
Я был в таком нетерпении, что напоминал себе слюнявого сатира, изголодавшегося по Апполону.
Вот он наконец, безупречный.
Брут представил его мне для приличия.
- Он твой, Адриан.
Я приподнял лицо Антиноя за подбородок. Юноша старался не смотреть на меня, как того требовал эллинский обычай, а потому он закрыл глаза, и я смог вдосталь налюбоваться тонкими веками и длинными пушистыми ресницами, бликами солнца на золотистой коже, опушенной на скулах, и восхитительными губами, идеальной формы четко очерченными.
Единственным моим желанием тогда было прикоснуться к этим губам, попробовать их вкус, ощутить полноту и упругость. Никогда еще мне не было так тяжело с собой справиться.
- Антиной, - назвал я его, пробуя имя: словно медовая пыльца.
Потом мы с Брутом разговорились о реформах. Я то и дело замечал, что юноша прислушивается. Он, мой божественный эфеб, посматривал на меня украдкой, думая, что я не смотрю.
Представляю, о чем он думал: "с этим мужчиной мне придется возлечь". Не думаю, что Антиной боялся меня. Он был открыт, и я сразу бы заметил.
Я поселил юношу поближе к себе и, конечно, я хотел обладать им этой же ночью, но сдержался. Я решил сперва заслужить его доверие, быть может, даже дождаться его приглашения. Я не хотел показаться ему вероломным, напротив - я жаждал восхищать его. Наверное, именно такое желание испытывал бы мальчишка, глядя в глаза легендарному герою.
Я помолодел рядом с ним - Эрот с улыбкой пронзил меня золоченой стрелой.
Потом Антиной не раз катал меня на своей белоснежной тройке, отданной Каем Брутом в "приданное".
Я сравнивал его со златокудрым Гебом...
А несколькими годами позже многие, то ли отдавая мне дань, то ли искренне скорбя о прекрасном юноше, будут говорить, созерцая солнечный шар: "Вон Антиной прогоняет ночь на своей колеснице". И они и я не будем считать это богохульством. Для каждого из нас Антиной - бог в той или иной мере.
Его лики вокруг меня.
Я не позволю слезам затуманить свой взор и отвечу ясным взглядом на изборожденном морщинами лице. Хоть я стал обезумевшим от утрат старцем, я все еще способен видеть, и буду ценить этот дар до конца.
Антиной неоднократно восхищался моими познаниями и способностями. Он говорил: "Ты божественен в своем стремлении достичь всего, даже если никто до тебя этого не мог. Ты не страшишься".
Мой мальчик верил в меня, а я боялся много раз, даже перед выступлениями - нервничал так, что зубы сводило.
Я старался не демонстрировать свои истинные чувства и страхи, но Антиной чувствовал меня и одного его прикосновения ко лбу или плечу бывало довольно.
Он стал моим постоянным спутником. Я доверял ему с каждым днем все больше.
Едва мы ступили на землю Африки, как начались долгожданные дожди. Люди вокруг поднимали ладони к набрякшему небу и словно всем телом впитывали влагу. Они кричали мне что-то и потрясали полыми палками со звенящими камушками внутри.
- Что они говорят? - спросил Антиной, и я подозвал толмача.
- Они приветствуют тебя как сошедшего небожителя. Твой приезд - благословение, добрый знак, он принес им дождь.
Антиной многозначительно посмотрел на меня.
Страна была удивительной и бесконечно богатой: слоновий бивень, эбеновое дерево, самшит, алмазы, шкуры с немыслимыми рисунками... И надо всем этим огромное солнце, воспламеняющее шапки одиночных дерев, растущих будто корнями вверх.
-
-
28.12.2007 в 23:30Когда я двигался в такт биению сердца - нашего единого сердца - я следил за подрагивающими ресницами, за короткими тенями на щеках и размашистыми - от острых листьев пальм, пропускающих испещренный пылинками свет... Ничего не было радостнее: услышать его стоны и хриплое бормотание.
"Диос... Диос..!"
Он зовет меня.
Я, еще не оправившийся от болезни, зашелся вдруг в кашле, нелепо дергаясь.
И попытался отстраниться от богоподобного юноши, боясь, что забрызгаю его дивную кожу слюной, подобно старому обрюзгшему дураку. Но он обхватил меня руками, удерживая.
- Диос, ты ведь всемогущ, не покидай меня.
И я весь, целиком, будто налился новой силой.
А потом была Британия и ее жесткие вересковые поля, и напиток из меда.
Губы Антиноя сладки сами по себе...
"Стена Адриана" была готова, и мы вернулись в Рим.
Нас сопровождали от потступов до ворот на установленных вдоль дороги кое-как сколоченных крестах распятые трупы. Я немедленно потребовал ответа от Люция, моего префекта.
Тот отвечал дерзко и даже заметил, что я распустил всех этих людей, как заразу, распространяющих свою гнусную религию с постулатами, неугодными нашим богам.
Я потребовал у Сената смерти Люция и его приспешников - моя воля не должна быть оспорена, а я ратовал за терпимость к инаковерующим.
Приговоренных одной моей речью перед Сенатом разорвали родственники распятых.
Я надеялся, что мы сможем жить на одной земле, принося друг другу пользу или хотя бы не ущемляя друг друга. Я счел себя спасителем еврейского народа. Но они видели во мне одного из казнивших их родичей римлянина и ничего не забыли.
Я занялся привычным делом. Частью моего правления, неотъемлимой и мной любимой, было путешествие по провинциям. Я исследовал образ жизни каждой, издавал указы о дотациях и послаблениях, отменял пытки и старался облегчить жизнь рабов. Кому-то я был симпатичен, кому-то нет, так всегда бывает...
Единственным, кого восхищали все мои деяния - я и сам не знаю почему - был Антиной. Он видел во мне того, кем я, конечно, не являлся. Но он, прекрасный юноша, был причиной многих моих стремлений и попыток изменить жизнь вокруг нас к лучшему. Мне хотелось, чтобы мир улыбался Антиною - и немного мне самому.
Благодаря Антиною я совершил особенное путешествие по взрощенному мной Союзу Эллады. Когда Антиной узнал о моем желании объединить и примирить всю Грецию, он ничего не сказал, но глаза его загорелись. Я заглянул в их синие глубины и увидел там золотую статую в храме, безразличным взглядом взирающую на приносимые жертвы.
Мной овладела печаль: я хотел быть для него человеком, а не богом. Но Антиною нужен был божественный Адриан, а я не мог расстаться с юношей, потому что давно себе не принадлежал.
Я оставил в Риме префектом Аттиана, на которого, как я надеялся, можно положиться.
Первым делом мы посетили Вифинию, родину Антиноя, минуя многие места, которые входили в наше путешествие. Я спешил, желая порадовать юношу.
Антиной едва не плакал, указывая на покинутые в детстве места. Мы посидели с ним на залитом солнцем пригорке у раскидистой старой оливы, созерцая виноградники и апельсиновые рощи, слушая пение цикад. Потом побывали у Антиноя дома. Его старый отец поднялся с ложа не смотря на больную ногу, увечную в сражении. Он был глубоко изумлен: его сына отобрали без надежды на возвращение. Эти двое были словно людьми из далеких эпох: старик из Эллады времен Великого Александра и статный юноша из Греции, рожденной в жерле Рима...
По дороге в Элевсин Антиной поведал, что его отец сильно болел, а наше появление оживило его.
Я сказал с улыбкой, что все от радости. А мой возлюбленный посмотрел на меня так, как смотрят на единственного не видящего истины.
Я помню множество факелов, а затем, когда мы предались Вакху, и я готов был погнаться за обнаженным Антиноем, будто пьяный Сатир, чего раньше за мной никогда не водилось.
Меня подтолкнули вперед, в темноту. Телохранители забеспокоились: я должен был пройти один Аллею Рук. Но я запретил им нарушать ритуал. Я был еще в состоянии принимать осмысленные решения, а моя Эллада не могла предать. Руки колыхались вокруг меня, словно ветви дерев, прикасались. Вокруг слышался шопот, заставляющий сознание кружиться. Я упал в объятия мягкого мха, фигуры расступились, пропуская ко мне моего возлюбленного, облаченного в свою божественность...
Мы побывали в Афинах, где за заслуги меня признали гражданином. Это был дар, и я с благодарностью принял его. Вы ведь не обидете нищенку за протянутую старую безделушку - все чем она обладает, вы сохраните ее в знак уважения..?
Я решил вернуть Афинам и всей Элладе былое величие и поделился этим с Антиноем.
- Я люблю тебя, - прошептал юноша, целуя мне пальцы, чуть подрагивая.
Он сотворил себе идола и поклонялся ему. Все мои старания рассматривались им через призму его иллюзий.
Нам стали попадаться пустые поселения и вытоптанные поля.
Я потребовал ответа и вскоре получил его: иудеи понемногу заполоняли эти земли, их скот уничтожал поля, местные жители покидали жилища, страшась выдуманных болезней и гнева богов. Нам встретились руины древнего храма с надписью, выведенной углем на пожелтевшем от времени резном мраморе.
Легионы вступили в Иерусалим с намерением разрушить до основания и воздвигнуть на его месте город, который я повелел назвать в честь отца - Аэлия Капитолина. Евреям было запрещено ступать по его камням.
А на священном месте, посвященном Иегове, я выстроил по собственным чертежам храм с двумя статуями внутри - Юпитера и своей. Той самой, которую я все чаще встречал в глазах Антиноя.
Иудеи собирались с силами два года.
Акиба бен Иосиф, так они называли своего лидера, сплотил их идеей священной войны и превратил в фанатиков. Мои войска несли серьезные потери: я не ожидал, что противник окажется столь многочисленным.
Лишь позже я узнал, что иудеи собирались с силами с того самого времени, как сотни из них: матери, отцы, деды, дети - обрамляли по обеим сторонам дорогу на Рим...
Пришлось вызвать подкрепление из Британии. Секст Юлий прибыл со свежими силами Шестнадцатого легиона.
Мы одержали победу.
Но мой народ был обозлен. Соседи, чьих сынов я потребовал под пурпурные знамена, хмуро молчали, отказываясь торжествовать победу.
Я впал в уныние и все чаще бывал пьян.
Мне захотелось отправиться в Египет и Антиной сопровождал меня.
Его тело взрезало волны. Я кричал, что в Ниле полно крокодилов. Рассудок покинул меня и я лишь звал, свесившись вниз с борта прогулочной галеры, удерживаемый телохранителями.
Я не мог поверить в то, что мне принесли его мертвым, с запрокинутой головой и открытыми глазами. Со счастливой улыбкой...
Я знаю, так в его мире гибли цари древности, сменявшие друг друга каждый год, разорванные Вакханками...
Я не мог говорить, ослеп и оглох.
Потом в своей каюте я нашел кусок пергамента с надписью на греческом "Живи, Адмет".
Это написал Антиной?.. Я никогда не видел его почерка, потому что он везде сопровождал меня и мы не нуждались в вестях друг о друге.
Или это предупреждение о преждевременной кончине, о заговоре против меня..?
Я сполз на пол и прижал бумагу ко лбу.
Что мне осталось теперь? Смотреть на тебя и гадать: кем же я был для тебя? Богом, которого ты решил напоить своей жертвой, самой страшной жертвой, дающей наибольшую силу? Или ты считал меня человеком, погрязшим в паутине, спешащим умереть..?
Я не знаю, мой мальчик...
Скажи мне, Антиной.
Уже темно. Я засыпаю, сидя с дневником в руках, и боюсь, что завтра рассвет вновь наступит для меня. Но у меня есть маленькая хитрость.
Я оживлю тебя, мой юный бог, вновь начав с первой страницы.